Капризы памяти — Листья падают к корням — LiveJournal
Странная штука: чтобы держать в памяти серьёзные насущные вопросы, нужно специально прикладывать усилия, а несколько строчек из стихотворения, единожды прочитанного в детстве, помнятся сами собой всю жизнь. Правда, стихотворение было особенное. Даже для нынешней меня от него веет холодом дохристианского античного ужаса, а уж меня тогдашнюю, наивную, по-советски верящую в «прекрасное далёко», оно поразило в самое сердце:Ветка в кувшине не знает, что срезана.
За год до мучеников Ленинграда
Мальчишки дразнили сворой
Старика из бывших месье,
Смешного,
Как безумец Евгений.
Он каркнул, пронзительно, по-вороньи:
«А вы умрёте с голоду! Все!
Умрёте!»
И молния Зевеса
Блеснула в небе вещим огнём.
О друзья! Берегите неведение!
Берегите завесу.
Нужна завеса
Перед каждым часом и каждым днём.
В памяти отпечатались последние строки и сюжет стихотворения, а вот автора я, разумеется, не запомнила. Поэтому, когда спустя годы захотела узнать, кто же его написал и как оно звучит целиком, пришлось приложить усилия. Вообще, это то, что меня больше всего восхищает в сети — возможность по паре слов, по обрывку воспоминания раскопать сокровище.
Сокровищем, которое я не без труда отыскала-таки по стихотворной строке, оказалась Вера Николаевна Маркова, поэт и переводчик с японского и английского. Известна она была больше как переводчик японской поэзии, но и мою любимую Эмили Дикинсон первой перевела на русский тоже она.
Собственные стихи Марковой разные. Некоторые очень сложные — для меня. Тяжело воспринимаются. Но многие понравились, даже не просто понравились, а упали в сердце как семена, и теперь там с ними что-то происходит, и не понятно, что в результате вырастет.
Вот, например, два стихотворения о потерях, трудно уловимых словами, но реальных, ощущаемых сердцем:
***
Это в детстве дано было так,
Просто так, как даётся дыханье.
Было брошено в знак возмужанья
Просто так, как роняют пятак.
Затерялось, забвеньем пóлито,
Неопознанно, незнакомо,
И его не выкупит золото,
Все подземные клады гномов.
И не вычитать даже прозванья
В бесконечно шуршащих листах.
Что же дали мне в детстве так,
Просто так, как даётся дыханье?
1981
Ночной розыск
День — человек рабочий.
Скинет робу — и прочь.
Морочит тебя и порочит,
Ключи подбирает
Ночь.
Ключ к каждой двери
От чердака до подвала.
Считает потери.
«Куда подевала?
Гола, в чем мать родила!
А я за тобой
Давала то-то, и то-то, и то-то…»
«Утюг был горяч: прожгла.
Одни рукава остались — для счёта».
Или вот ещё стихотворение, написанное Верой Марковой в 1964 году, но как будто бы про наше время:
А так ли трудно расчеловечиться
По волчьим законам,
По нраву овечьему?
Надо лишь думать шумом, шумом,
Спрессованным, утрамбованным шумом.
Всё громче, всё ниже по косогорам —
Сверчки в сумерках —
Думаем хором.
А долго ли снова вочеловечиться?
Недолго,
Недолго,
Не дольше вечности.
Наверное, не во времени дело. Просто это очень удобно, и просто, и заманчиво — «думать шумом», «думать хором». Меняются только «жареные» темы, на которые предлагается «думать» и потихоньку, незаметно расчеловечиваться.
И ещё несколько стихотворений, из тех, что понравились:
***
Не оборачивайся книгой,
Ни каторжным листом тетради,
Но помоги мне сбросить иго,
Дай наглядеться, Бога ради,
Впитать тебя в глаза и ноздри,
По шерсти гладить, против шерсти,
И, не просыпав, не разрознив,
Всё взять от этой дивной персти.
С высот свободного паренья
Вдруг всё увидеть, что бывало!
………………………………….
В последний миг, теряя зренье,
Скажу:
«Мне мало, мало, мало!»
1981
***
Казни меня или милуй,
Я — порожденье слепых стихий.
Они мной владеют до самой могилы,
По праву,
Не за мои грехи.
Дыханье моря — приливы, отливы
Гонят мою солёную кровь.
Руки мои — ветви оливы.
Череп — поющей сферы покров.
То, что есть, и будет, и было,
Мерзость мира и прелесть его, —
Господи, это мне не под силу! —
Но под силу Тебе — и несу, ничего.
1982
Заклинание огнём и бурей
Заклинаю чёрным размахом бури,
Заклинаю червонным огнем,
Берегите серые, тусклые будни,
Ваш родной, ваш мышиный дом!
Не стыдитесь праха. Вы — дети праха!
У богов не гостите. Недолго гостить.
Короткими перебежками страха
Не стыдитесь дыханье свое защитить.
Когда гроза свою трубку раскурит,
Не обещайте: полыхнём!
Заклинаю вас чёрным размахом бури,
Заклинаю червонным огнем.
1982
Исповедь
Я знаю, исповедь хмельней вина.
Но не облыжно я себя чернила,
Напраслин на себя не наплела.
Сказала только:
«Да, я изменила
Уклончивостью сердца и плеча».
Построены едва наполовину,
Стоят дома, хлебая снег и дождь.
Есть срок для зодчества,
И если минул,
Повиснет в вечности чертёж.
1982
***
Я плачу не о том, что свыше сил,
Что налита уже с краями чаша,
Что зверь — мой век надежды загасил,
Что Дантова передо мною чаща,
О малом плачу я. Не стоят слёз
Грядущего знакомые печали.
Ведь вот оно, грядущее! Сбылось
Незримо, на другом витке спирали.
Вот почему приходит вещий сон
О том, что есть, а не о том, что будет.
И даже Страшный суд в конце времён
Уже свершился: нас всё время судят.
1981
Детские игры
На сгибе, на сшибе, на перекрёстке,
На росстани преждерождённых дорог,
Камешком во мшистой коросте,
Рыбой, прыжком берущей порог,
Изгоем, печальным, как Овидий,
Юницей ли, здесь я, здесь!
Ты видишь?
Я здесь, я играю в жмурки с Тобой.
1982
***
Говорят, терпеливому Иову
Возместили его потери,
Всех детей возвратили,
Но только других, не прежних.
А первенца разве забудешь?
Того, что ловил со смехом
Курчавую чёрную бороду
Пятью лепестками розы.
Есть первенцы-минуты,
И есть минуты-подмены.
Всё тороватое время
Меня не сумело утешить.
1982
Туманный день
На дне тумана тяжело дышать.
Весомость времени почти что зрима.
На плечи давит вековая кладь:
Оливы Галилеи, камни Рима.
Все времена спрессованы к концу.
Меж войнами иголки не продену.
Известно лишь Предвечному Отцу,
Какую Он готовит перемену.
Так стало душно, словно в душевой.
В тумане люди непричастны к тайне,
Но чувствуют всей кожей, всей душой
Трёхтысячного года предстоянье…
***
На волю глаза свои отпусти,
Туда, куда жаворонок
Не залетал!
На дно души своей опусти!
Там дива морские,
Лежбище тайн.
А здесь, наглядный, словно плакат,
Лепишься вдоль боковой стены.
Этот путь не взлетит,
Он только горбат,
И падает, падает
Без глубины…
***
Я — одинока?
Как страна,
Где горы, долы, и зверьё, и люди.
По самый край заселена
Загадками взрывоопасных штудий.
Я не перечу и не перечту
Всех спорщиков.
Пусть собирают вече.
Но тихий голос на лету
Заговорит. Я вздрогну и отвечу.
1982
А вот это, рождественское, стихотворение, завораживает — столько в нём образов и смыслов, один за другим раскрывающихся, и явно не до конца ещё мною угаданных:
***
Хвала звезде, над яслями вставшей!
Младенцу и Матери хвала!
Хвала росткам, а листве опавшей
Благодарение — жизнь отдала.
Полям, плодоносителям хлеба,
Хвала! На земле замешено небо.
На небе замешена земля.
Следующее стихотворение, написанное, видимо, в конце 1950-х или в начале 1960-х годов, про лагерника, вернувшегося домой. Но мне почему-то в нём увиделся образ России, так пока и не понявшей, зачем же она воскресла, зачем вышла на свет из советского склепа:
У порога
Дедовской пахнет земля избой.
Снова на родине изгой.
К какому порогу ты подойдёшь?
К какому бо
Фильм «Союз спасения» — Листья падают к корням — LiveJournal
Посмотрела сегодня фильм в кинотеатре. Мне понравилось то, что я увидела. На четвёрку по пятибалльной шкале.
Главный минус: актёр, играющий незабвенного государя Николая Павловича – никакой, не годится на эту роль совершенно. (Ливанов в советской, слащаво-эльфийской «Звезде пленительного счастья» в сто раз лучше играет, хотя внешне не слишком похож на 29-летнего красавца Николая). Зато Император Александр I – зачётный. Браво Виталию Кищенко.
А в целом – неплохо. Декабристов я такими примерно и представляю. Тщеславные говоруны, заигравшиеся подражатели Наполеона (растлевающе действует этот персонаж на русские умы). Изменники, государственные преступники, в слепой гордыне забывшие о дворянской чести, долге и присяге. И солдат подставили страшно, бездумно, будто в солдатики играя. Весь фильм мне было ужасно жалко именно солдат, которыми манипулируют, которых дурят и ведут на убой «благородные» господа.
Фильм построен вокруг фигуры Сергея Муравьёва-Апостола. Ему сочувствуешь, невольно и безосновательно ожидая, что он как-то выйдет с честью из бесчестной игры, в которую ввязался. Но сочувствуешь ровно до попытки убийства подполковника Гебеля. После этого сочувствие отшибает напрочь, и уже хладнокровно наблюдаешь за логичной, последовательной дорогой Сергея Ивановича на виселицу.
Вообще, в фильме мне не хватило другой стороны, то есть тех, на чьей стороне я. Николай Павлович – ненастоящий (актёр подкачал). Михаила Павловича в фильме нет. Орлов, Бенкендорф – редко появляются в кадре и не слишком выразительны. На юге нет графа Воронцова. Пушкин даже не упомянут. Не показали просто верных офицеров, не замешанных в заговоре, одним из которых был, например, наш граф Дмитрий Николаевич Шереметев (на минуточку, сын крепостной крестьянки, а ведь не участвовал во всяких невнятных «союзах спасения»).
Понятно, что фильм про декабристов, и всё внимание соответственно этим господам. Но уж больно много им чести. Хороших парней тоже можно было показать, и поярче.
Ну вот, хотела похвалить фильм, а вместо этого критику развела. Смотреть «Союз спасения» можно и нужно тем, кто любит историческую Россию до 1917 года. Советофилам, скорее всего, фильм не понравится, но не исключено, что будет полезен. Картинка в фильме яркая и красивая, акценты расставлены грамотно, пропагандой от него не разит, а думать он побуждает.
Для меня фильм «Союз спасения» стал неплохим визуальным дополнением к историческим фактам и к художественным книгам на тему декабрьского восстания: «Наследник Тавриды» Ольги Елисеевой, «Декабрь без Рождества» Елены Чудиновой.
Иосиф Бродский — Листья падают к корням — LiveJournal
Бродский это наважденье. По опыту знаю — мне нельзя слушать его стихи. Это наркотик, мгновенно вызывающий зависимость. Вот услышала в фильме «Довлатов», как Артур Бесчастный, будто бы действительно перевоплотившись в своего персонажа, в той самой его, монотонной, легкоузнаваемой манере декламирует: «Суббота. Как ни странно, но тепло. Дрозды кричат как вечером в июне. А странно потому, что накануне боярышник царапался в стекло…», — и сразу поняла, что дело швах. Сопротивление бесполезно. Я долго теперь не выберусь из лабиринта заклинаний-стихов, превращающих мир вокруг в странную terra incognita. Все сплетни и споры на злобу дня побоку, мысли вгрызаются в стихотворные строки и не хотят отвлекаться на пустословие.Я знаю людей, которым стихи Бродского не нравятся. Что ж, бывает… Просто я не понимаю (вместе с Сергеем Довлатовым из фильма), КАК это может не нравиться.
У меня от Бродского ощущение, что через него, через его разум и душу постоянно шёл какой-то сверхмощный поток — бурлящая стихия Слова, водоворот звуков, образов, смыслов. Что-то, многое, он сумел выразить и нам передать, но слышал куда больше. Он слышал Слово, вложенное в мир, держащее мир, меняющее мир, играющее миром (то самое, про которое Гумилёв сказал: «…солнце останавливали Словом, Словом разрушали города»). Слышал по-русски, потому что родился поэтом в России, думал по-русски и, соответственно, наследовал (в той части, которая перенимается, а не даётся от рождения) эту способность к слушанию и слышанию у русских поэтов. Слышал-то по-русски, но не только про русское, а про всё на свете, про то, что внутри и снаружи, внизу и вверху, близко и далеко. Универсум.
О Бродского (впрочем, об него единственного) разбивается вся моя неприязнь к еврейству. Потому что и евреем ему надо было быть, чтобы быть собой. Много чего надо было. Быть сосланным на Север, например. Любимое стихотворение, неизменно приводящее меня в состояние блаженного, совсем детского счастья, про мотылька, зазимовавшего на сеновале, написано Бродским в ссылке.
Но при всех «надо», при хлёсткой ахматовской фразе «Какую биографию делают нашему рыжему!», всё-таки меня отправляет в нокаут мысль о том, что был суд над Бродским за «тунеядство», а перед этим была психушка. Дело не только в сочувствии к несправедливо гонимому, а скорее в том, что абсурдность этого суда крайне болезненно воспринимается разумом. Болезненно до отрицания, как у булгаковского Пилата.
Надо быть русским и евреем, чтобы так написать:
Мать говорит Христу:
— Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?
Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть мёртв или жив?
Он говорит в ответ:
— Мёртвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.
Книги хорошего настроения — Листья падают к корням — LiveJournal
На Остапа Бендера давил атмосферный столб, а на современных людей давит столб информационный. Когда кажется, «что он давит на меня значительно сильнее, чем на других граждан«, я спасаюсь чтением специальных любимых книг — книг хорошего настроения. Меняю заставку на экране жизни: вместо очередного раздуваемого СМИ скандала — известная, но в деталях уже подзабытая история от одного из русских классиков. И то и другое вымысел, но классики выдумывали красивей.Вот эти книги стопроцентно возвращают мне душевное равновесие, если оно вдруг нарушилось:
1. Иван Тургенев «Записки охотника». Россия 1840-х годов в коротких зарисовках. И в этих зарисовках показано множество человеческих судеб, характеров, событий, и даже размышлений и переживаний. Читается как дышится, легко и просто, без спотыканий, впрочем, как почти всё у Тургенева. В школе я «Записки» не оценила (они там как-то по-советски подавались, в духе «обличить и заклеймить»), а во взрослом возрасте прочитала и влюбилась.
2. Лев Толстой «Казаки». Пишу название, и улыбка до ушей. Меня смешит эта книга и умиляет её главный герой, юнкер Оленин, который сбежал от самого себя от цивилизации в Азию, впечатлился экзотикой и решил заделаться азиатом. Эх, молодо-зелено! Смешно (по-доброму смешно) читать и сравнивать, каким он сам себя видит, и каким его видят местные. А ещё в книге прекрасно — ярко, сочно, трезво и без сантиментов — описана жизнь гребенских казаков, та самая экзотика, пленившая Оленина.
3. Лев Толстой «Анна Каренина». Для меня это лучшая книга Льва Толстого, которую я перечитываю время от времени, заново переживая за всех героев. И каждый раз думаю: какая это всё-таки тайна — семья. Не у всех получается её создать или сохранить. А счастье человека спрятано именно в семье, и несчастье тоже, и то и другое вместе.
4. Алексей Ремизов «К Морю-Океану». Сказка, собранная из лоскутков забытой славянской мифологии, сохранившейся отчасти только в детских потешках, присловьях, колыбельных. Отголоски язычества, в которых больше поэзии, чем чего-либо другого (а другого и не надо). Написана сказка очень красиво и просто. Герои, про которых известно, что они любят друг друга, идут за тридевять земель к Морю-Океану и много кого и чего чудного встречают в пути.
5. Фаддей (Тадеуш) Зелинский «Сказочная древность Эллады». Удивительная книга, и познавательная, и художественно совершенная, позволяющая с головой погрузиться в мир античных мифов, в легендарную историю Греции. Автор переосмыслил, переработал древнегреческую мифологию, может, в чём-то и допридумал — в плане чувств и мотивации героев. Не знаю почему, но после прочтения этой книги становится светлее на душе — в уме и в сердце всё приходит в гармонию, встаёт на свои места: желаемое и должное, важное и пустое, белое и чёрное.
6. Михаил Булгаков «Белая гвардия». Сколько раз уже читано про квартиру с кремовыми шторами в заснеженном Городе, про то, как молилась Елена, как едва не умер, но всё же выздоровел Алексей, как ругался Мышлаевский, а Николке хотелось драться сейчас же, сию минуту. Любимое семейство Турбиных — осколок нормальной дореволюционной русской жизни, разбившейся навсегда. Когда читаю, думаю: если нам, нынешним, понятны и нравятся Турбины, может быть, ещё не всё потеряно, и наладить как следует новую русскую жизнь со временем получится.
7. Владимир Набоков «Другие берега». Книга-автобиография, доведённая до момента отъезда автора из Европы в Америку, очень своеобразная и насыщенная. Мой опыт хоть в чём-то пересекается с опытом Набокова только в ощущениях и впечатлениях детства. Чем дальше, тем больше пропасть, разность во всём — в масштабе личности, интеллекте, знаниях, убеждениях, вкусах, жизненном опыте. Очень трудно и невероятно интересно читать и пытаться понять мир человека, который по уровню развития на порядок выше тебя. Мир подробно описан, но это скорее усложняет, чем облегчает задачу. Книга на вырост.
8. Аркадий и Борис Стругацкие «Понедельник начинается в субботу». Первая и самая весёлая из прочитанных мной книг Стругацких описывает рабочие будни славного коллектива научно-исследовательского института чародейства и волшебства, расположенного, как известно, в Китеж-граде, и отдельных, особо ярких его представителей. Хорошее настроение и вера в светлое будущее после прочтения гарантированы.
9. Сергей Довлатов «Заповедник». Моё знакомство с творчеством Довлатова началось после вышедших в 2018 году замечательных довлатовских фильмов Алексея Германа-младшего и Анны Матисон именно с книги «Заповедник». Она в итоге и понравилась больше всего, то ли потому что была прочитана первой, то ли из-за особой — честной, но шутливой — авторской манеры повествования о невесёлых событиях своей жизни, то ли из-за Пушкина, то ли Бог знает из-за чего ещё. Меньше чем за год я успела перечитать «Заповедник» уже три раза.
10. Елена Чудинова «Держатель знака». Книга абсолютно белого по симпатиям автора показывает Россию после октябрьского переворота, гражданскую войну, белое подполье в Петрограде, наступление Северо-Западной армии. Мне нравятся в книге диалоги, вплетённая в сюжет мистика, но больше всего — герои, не играющие в благородство, а благородные по самой своей сути, не способные сподличать, оплебеиться ни при каких обстоятельствах. Постсоветская Россия задыхается в плебействе «беглых солдат и неверных жён«, и почитать, на контрасте, о других, верных, тех, кого Цветаева называла «стойкие души, стойкие рёбра … люди минувших дней» — это как из родника напиться.
Листья падают к корням — LiveJournal
Предпоследняя стадия моего отношения к Украине была — не иметь к ней никакого отношения. Как к заразному или психически больному человеку. Когда сталкиваешься с таким, то обычная реакция — не смотреть, а лучше даже не дышать в его сторону, и бочком-бочком, по стеночке, чтобы как можно скорее оказаться подальше от него. Эта, вызванная брезгливостью, отстранённость сменялась иногда возмущением по поводу хохляцких выходок, каких-нибудь очередных вывертов русофобии. Но в основном — полный игнор.И вот буквально на днях это уже привычное отношение (или отсутствие отношения) к Украине изменилось. По семейным, можно сказать, обстоятельствам.
Бывает так, что кто-то из родственников выпадает из семьи. Из общности, крепко спаянной любовью, кровью, собственностью, всем совместно нажитым и пережитым. Выпадает по разным причинам: из-за развода, например, или денежного спора, или склочности характера. Родственником остаётся, но оказывается снаружи того невидимого и, тем не менее, очень чёткого круга, отделяющего семью от внешних. Он может создать новую семью. Или спокойно жить один, если он по своему типу одиночка и сил достаточно. А если ни то, ни другое — начинаются проблемы: человек катится по наклонной. Алкоголь et cetera. И даже если родственники (бывшая его семья) нормальные люди, хорошо к нему относятся, понимают, что надо бы что-то сделать, всё равно обычно не делается ничего. Во-первых, чтобы что-то сделать с жизнью взрослого человека, нужно его собственное желание. Во-вторых, в ущерб семье тратить время и силы и нервы на кого-то пусть не чужого, но уже не совсем своего — и не хочется, и не можется, и не получается. В итоге этот «не-свой-не-чужой» может катиться вниз долго и относительно незаметно, а может кончить жизнь внезапно и трагически. Трагедия развязывает языки сторонних доброжелателей, обвиняющих родственников, что они ничего не сделали, чтобы «спасти человека». Родственники (если они хорошие люди) испытывают чувство вины, но в глубине души понимают, что не сделали ничего, потому что не могли.
Я просто всё это только что наблюдала довольно близко.
А при чём тут Украина? Аналогия напрашивается. Не чужая, но и не своя. Катится в … пропасть. Спасти её России невозможно без ущерба для себя. Недопустимо большого ущерба, учитывая глубину … пропасти. Ущерба для России я не хочу ни в коем случае. Получается, не хочу и спасения Украины. Дела там плохи, без помощи России (чур!чур!чур!) будут ещё хуже. И вой «доброжелателей», что Россия виновата, будет всё громче. Ну и ладно: чувство вины — вполне приемлемая плата за благополучие моей ненаглядной Родины.
Любимые картины — 3 — Листья падают к корням — LiveJournal
Напишу про любимые портреты наших правителей. К сожалению, приличная живопись в России начинается с петровского времени, и нельзя посмотреть, как на самом деле выглядели Рюриковичи, например, Дмитрий Донской, или его внуки-соперники Василий Тёмный и Дмитрий Шемяка, или его правнук Иван Великий с женой Софьей Палеолог, или пресловутый Иван IV Грозный.Зато Романовых рисовали много. На каждого представителя династии у меня приходится минимум один любимый портрет. Всех их тут размещать — перебор, так что пусть будут избранные персоны.
Царь Алексей Михайлович Тишайший (портрет кисти неизвестного художника) и его вторая жена Наталья Кирилловна Нарышкина (портрет «во успении» написан Михаилом Чоглоковым в 1694 году):
Их дети: император Пётр I и его любимая младшая сестра, царевна Наталья Алексеевна, на портретах кисти Ивана Никитина, первого русского «персонных дел мастера»:
Того же Никитина портрет царевны Прасковьи Ивановны, дочери царя Ивана V:
Этот портрет я хорошо помню с детства: такое милое, доброе лицо у царевны Прасковьи, ласковый взгляд больших тёмных глаз. Сейчас, когда я уже знаю её судьбу, нет-нет да подумается: интересно, что было бы, если бы Верховный тайный совет выбрал в императрицы Прасковью, а не старшую сестру Анну. Но этого, конечно, произойти не могло, ведь она совершила нечто неслыханно скандальное для царской дочери — вышла замуж за любимого человека, не равного ей по статусу, всего лишь навсего генерала Ивана Дмитриева-Мамонова. Да ещё ребёнка от него родила, мальчика. С приходом к власти Анны Иоанновны семью её младшей сестры как скосило: генерал-аншеф Дмитриев-Мамонов, проведший жизнь в военных походах, по определению искусный наездник … неудачно упал с лошади, сопровождая кортеж императрицы, и умер; их с Прасковьей сын умер тоже, неизвестно отчего, но известно, что из младенческого возраста, в котором умирают слабые от рождения дети, он к тому времени уже вышел; в возрасте 37 лет умерла и сама Прасковья Ивановна, черноглазая царевна с ласковым взглядом. Наверное, нет особых оснований сомневаться в естественности всех трёх смертей. Только вот мальчик, сын Прасковьи, был законнорожденным, русским по обоим родителям, внуком царя, и соединял в себе кровь Рюриковичей и Романовых. Лишний претендент.
Портрет царевича Петра Алексеевича в виде Аполлона и царевны Наталии Алексеевны в виде Дианы кисти Луи Каравака:
Почему-то из портретов Петра II мне не нравится ни один, кроме вот этого, на котором они с сестрицей Натальей, совсем ещё дети 7-8 лет, в аллегорических образах греческих кумиров. Погодки, сироты, привязанные друг к дружке, не нужные взрослым, занятым политическими интригами и борьбой за власть. Правда, Пётр им скоро понадобился, когда волей судьбы стал императором. Недолюбленный ребёнок на троне. Им вертели как игрушкой все кому не лень. Сестра пыталась удерживать его от кутежей, от самодурства, от необдуманных и зачастую жестоких поступков. Но Наталья умерла в возрасте 14 лет. Годом позже, тоже 14-летним, умер Пётр II от оспы и жесточайшей простуды. В бреду император приказывал запрягать сани и ехать к сестре Наталье.
Кстати, с изображениями Натальи странная история. Никитинский портрет мне не нравится — она на нём выглядит взрослой женщиной, да и польстил Иван Никитич царевне (Наталью считали дурнушкой, но очень доброй и приветливой девушкой). Ещё один портрет почему-то гуляет в сети с именем Анны Леопольдовны, её троюродной сестры, хотя в их внешности нет вообще ничего общего:
Очевидно же, что это Наталья — нос картошкой, смешно поджатые губы — а не востролицая, похожая на лисичку Анна. Иногда портретами Натальи иллюстрируют статьи о её двоюродной бабке, царевне Наталье Алексеевне старшей, что уж совсем никуда не годится.
Император Иоанн VI Антонович. Портрет кисти неизвестного художника:
Ребёнку, изображённому на портрете, три года (как он сам показывает пальчиками), последние два из которых он — низложенный император. Его пока что сослали вместе с родителями в Ригу, в крепость Дюнамюнде. А через год их разлучат навсегда, Ивана отправят в Холмогоры (родителей спустя какое-то время тоже, но содержать их будут раздельно и без свиданий). Когда ему исполнится шестнадцать, его посадят в Шлиссельбургскую крепость, где восемь лет спустя убьют при неудачной попытке освобождения. Ивана очень жалко, его судьба чем-то напоминает судьбу несчастного дофина Луи-Шарля (обоих детей лишили семьи и свободы, отдали в полную власть тюремщиков, подвергали унижениям, издевательствам, и, в конце концов, уморили). Только Луи мучили по приказу сатанистов-революционеров, а Ивана — по приказу милейшей императрицы Елисавет. За что я её и не люблю. Хотя понимаю, что дочь Петра Великого принесла России больше пользы, чем бестолковые родители Ивана. И убить мальчика она всё же не решилась. Но … паскудная история, абсолютно беззаконная.
Сложное отношение и к Екатерине II. Она действительно великая правительница, которая сослужила огромную службу России. Умом я восхищаюсь ею, но сердцу всё-таки претит участие женщины на равных (а то и на опережение) в мужской, грязной и жестокой, политической игре. Два любимых портрета Екатерины: один — совсем юной великой княгини, умненькой немецкой девочки Фике — кисти Луи Каравака, и второй — пожилой женщины с грустными глазами и привычно «надетой» улыбкой — кисти Михаила Шибанова:
Портрет великой княгини Марии Фёдоровны (жены Павла I) кисти Жана-Луи Вуаля:
Портрет приглянулся мне в Павловске, я тогда щёлкнула его быстро для памяти, уверенная, что потом найду в сети изображение в хорошем качестве. Но это оказался тот редкий случай, когда нормальной картинки в сети не оказалось. Тем не менее, это мой любимый портрет Марии Фёдоровны. Но лучший её портрет — сам Павловск, дворец и, особенно, парк. Одно из чудеснейших мест на земле, в котором хранится кусочек души его хозяйки.
Акварельный портрет вел
Листья падают к корням — LiveJournal
У Льюиса в трактате «Страдание» есть слова о том, что Господь щедр на радость и отдых для нас, но не даёт постоянного сытого благополучия, чтобы наши сердца не прилеплялись к временному. Вот такой отдых Господь мне и подарил. Грустно, конечно, что отдых закончился, но благодарность от этого не меньше, а больше.Кипр, конец сезона, тепло без жары. Море уже начинает остывать, но на русский вкус — самое то. Любимые люди рядом. Полное отсутствие телевизора с его зашкаливающим последнее время беснованием, и интернета — с его соблазнительным и суетным всезнайством. Святитель Василий Великий — в собеседниках. Вернее — в наставниках, потому что какой же из меня собеседник Великому каппадокийцу.
Вот эти слова святителя обожгли, и его страх — теперь и мой страх: «Когда все это привожу себе на мысль, тогда (откроюсь в своей немощи) прихожу в какой-то ужас и страшное исступление от боязни, чтобы, по невнимательности ума или по причине занятия суетным отпав от любви Божией, не сделаться мне никогда укоризною Христу. Ибо тот, кто ныне обольщает нас и мирскими приманками всемерно старается произвести в нас забвение о Благодетеле, к погибели душ наших ругается и посмеивается над нами, тогда пренебрежение наше обратит в укоризну Господу и будет хвалиться нашей непокорностью и нашим отступничеством, что он не сотворил нас и не умер за нас, однако же имел нас своими последователями в непокорности и нерадении о заповедях Божиих. Эта укоризна Господу и эта похвальба врага для меня кажутся тяжелее геенских мучений — врагу Христову послужить предметом похвальбы и поводом к превозношению пред Тем, Кто за нас умер и воскрес, Кому, по написанному, тем более за сие мы обязаны».
А ещё была поездка по святыням Кипра и посещение маленького монастыря святого Ираклидия. По-особенному он мне запомнился, в отличие от других греческих монастырей, в которых бывала раньше. Какая там тишина и покой! В них окунаешься сразу же за внешними воротами, на зелёной аллее. Старые оливы. Во дворике возле храма жасминовое дерево с осыпающимися нежными цветками и сладким ароматом. Низкая пещера над гробницей святого, куда можно зайти только внаклонку. Вкуснейший лимонад, приготовленный сёстрами для паломников. Чувство умиротворения и ещё что-то такое едва осязаемое, вряд ли выразимое в словах. Что-то, что знаешь, но не помнишь, как неуловимый отзвук потерянного рая. Вот и третья обитель добавилась в моё сердце, к Донскому и Валааму, хотя все они совсем разные.